«Вешка» (часть вторая)
На
входе в бухту открывается очень красивый вид на город.
Возвращались со съемок очередного сюжета про военных
моряков. Что-то типа «Жди меня, мама» или «До свиданья, мама». Матросы,
мичманы, офицеры. Боевая и политическая подготовка… Выход в море всего ничего
на два дня. На командирском катере – до красавца крейсера, стоящего на рейде,
сразу же выход в океан, учебные стрельбы – и обратно.
Ракетный крейсер назывался БПЛК «Ташкент». Большой
противолодочный корабль.
Славные парни командирский состав. Молодые, сильные.
И матросы у них не замурзанные какие-нибудь, как на суше в стройбате, а с
выправкой. Всё как надо, словом.
Интересно, что у военных моряков не говорят «капитан
корабля». Бывает только «командир корабля». А капитан – это звание. Количество
звездочек на погонах.
Отстрелялись. Отснимались. Входили в залив уже. Не
оставались на рейде, шли к родному, своему, причалу в глубине бухты. Штурманы
вели корабль, Роман стоял здесь же, на мостике, и разговаривал с командиром.
Так, ни о чем. Командир был молодым, лет тридцати с чем-то, капитаном второго
ранга, Валера, кажется – молодой да ранний! – и оказался к тому же командиром
целой эскадры, поскольку корабль был флагманский, и должность молодого
командира была адмиральская.
– А вон мой дом, там я живу, – показал рукой Роман.
– Заходи как-нибудь, Валер, выпьем, закусим, жена моя будет рада.
– Который, вон тот?
– Ну да, торчит вон. Квартира двадцать два. Она
беременная сейчас, скучно ей, ходить тяжело уже. Заходите с ребятами, ага? На
гитаре поиграем…
– Погоди-ка, киношник.
Командир зашел за стеклянную, разграфленную
квадратами, переборку с прозрачной картой. Двумя словами – Роман мог видеть его
сквозь затемненное стекло – он перебросился со штурманом, сказал что-то в
микрофон по «громкой связи» и подошел к столбику «телеграфа» – штуке с двумя
рукоятками на цилиндрическом набалдашнике. На разграфленных секторах было
написано «полный вперед», «малый назад» и вроде того.
Роман подошел к нему.
Валера перевел рукоятки в вертикальное положение. В
столбике звякнуло.
– Стоп машина! – проговорил он в микрофон.
– Есть стоп машина! – донеслось из динамика.
– Рулевому – лево борт пятнадцать!
– Есть лево борт пятнадцать!
– Вахтенным – приготовить трап с левого борта! –
командир коротко взглянул на Романа и добавил, обращаясь уже к штурману, –
Тридцать шестой причал, давай, рули!
Роман открыл рот.
– Вон тот, говоришь, твой дом, да, Ром? – хитро
прищурил глаз Валера.
На пирсе тридцать шестого причала в эти вечерние часы
было полно народу. С обеих сторон стояли пришвартованные пассажирские катера –
«морские трамваи». Один покачивался, собираясь отходить на Диомид. Другой – с другой стороны – только что,
наверное, подошел, с него по деревянным сходням выбирались пассажиры.
Роман легко спрыгнул с трапа корабля, не дожидаясь,
когда, опустившись до конца, он чиркнет по пирсу. Крейсер еще не погасил ход, и
Роман едва не упал, потеряв равновесие, но устоял, взмахнув кофром с
магнитофоном.
«Ташкент» тут же стал отваливать.
Все заняло считанные секунды – огромный корабль с
филигранной точностью, сбросив скорость и даже не прикоснувшись бортом к
резиновым кранцам пирса, прошел мимо пассажирского причала и уже отходил прочь.
Высоченный борт корабля долго тянулся мимо, мелькая
на высоте пятиэтажного дома иллюминаторами и зачехленным оружием.
Роман поднял руку вслед, не рассчитывая, что его
сверху, из рубки, могут увидеть. Но «Ташкент» коротко низко гуднул.
Два пассажирских катера дружно взвыли в ответ
высокими сиренами.
Пирс с катерами медленно пошел вверх на волне,
поднявшейся от «самого-самого малого» хода ракетного крейсера.
И так же медленно – вниз.
Роман перебросил через руку плащ, надел на плечо
лямку кофра и обнаружил, что все на пирсе – человек сто, наверное – смотрят на
него. Даже капитаны катеров сквозь стекла рубок с антибрызговыми кругами
посередине.
– Ты знаешь, на чем меня подвезли сейчас до дому? –
спросил он круглую свою Оксану, устраивая плащ на вешалке. – Как наше
самочувствие, кстати?
– Самочувствие хорошее, а подвезли тебя, скорей
всего, на тепловозе. Прямо по трамвайным путям, это на тебя похоже.
– Если бы ты знала, как близка к истине! Только еще
круче бери! На ракетном крейсере!
Это Анютке, значит, было уже пять, или нет, не было
пяти еще, – думал Роман, наблюдая за расшалившимися дочками. – А Ляльки еще не
было, она родилась как раз через месяц…
Они прошли – нелепо улыбающийся, нестарый еще дядька
с привлекательной женщиной рядом и две юные прыгающие девицы в легких платьицах
– мимо мокрой от утреннего тумана дорожки, по которой можно было спуститься к
театру, и потом, еще вниз к берегу от театра, к тому самому тридцать шестому
причалу. Дорожка по причине своей неосвещенности называлась «раздевалка», Роман
все время ходил по ней на занятия в институт…
До дома, где он жил тогда, оставалось меньше пяти
минут ходу…
Это
была обыкновенная советская девятиэтажка.
Роман
тогда был еще Ромкой. Вчерашний десятиклассник, он даже когда не было занятий
по начертательной геометрии, все равно носил с собой тубус с чертежами, и любой
прохожий мог сразу понять, что перед ним настоящий студент, а не какой-нибудь
школяр.
Жили
вдвоем с мамой в стандартной малогабаритной «трешке» на первом этаже. Папы уже
не было давно.
Прошлым летом (после стройотряда, где были заработаны
первые кровные приличные деньги) Ромка тайком от мамы за половину заработанной
суммы купил подержанный мотоцикл. Сейчас мотоцикл поломался и, рассекреченный
перед мамой, стоял посреди Ромкиной комнаты. Сверкал хромированными железками;
Ромка часто его обтирал тряпочкой.
Поздно
вечером к маме зашел папин друг по больнице, дядя Коля, принес водки, банку
крабов. Он жил в соседнем доме. Ромка знал, что с дочкой, и что переехали они
сюда недавно.
Мама сделала салат с принесенными крабами.
Посидели на кухне, помянули папу.
–
Ромка, у тебя сигареты есть? – спросил дядя Коля, и в ответ на протестующий
Ромкин жест (мол, да вы что, я не курю!) добавил, – Да все знают, что куришь
ведь, просто у меня сигареты кончились. Нету, что ли?
Сигарет
у Ромки действительно не оказалось, а ночных магазинов в те времена еще не
было. Дядя Коля потянулся к телефону:
–
Анют, у тебя сигареты есть? Да ладно, все знают, что куришь, просто сигареты
кончились. Нету, что ли? Есть? Притащи, а? Я тут в соседнем доме, квартира четыре.
Тут Ромка есть, я вас познакомлю, он тут с мотоциклом весь, на гитаре нам
поиграет… Ага? Квартира четыре, давай, дочка.
Аня
оказалась лучше всяких ожиданий. Одетая по последней моде (кримпленовые черные
брюки-клеш и кримпленовая же, несмотря на лето, пестрая блузочка с острым
воротником), она имела восхитительно задорный курносый носик, огромные глазищи
и природные кудряшки каштанового цвета.
Ромка был в ударе. Что называется, «Остапа понесло»:
он сыпал анекдотами, демонстрировал тонкое чувство юмора, галантность и т.д., и
т.п.
Гвоздем вечера был рассказ о том, как прошлой осенью
он купил за трешку возле автомагазина огромного краба у какого-то бродяги
(консервная баночка крабов стоила тогда рублей пять). И стоя с крабом в руке,
сообразил вдруг, что приехал сюда на
мотоцикле, а багажника у него нет, и краба положить некуда, а до дома десять
километров.
История имела сокрушительный успех.
– Представляете, – говорил Ромка, – у меня куртка
была такая кожаная на молнии, и я этого краба так к пузу прислонил и молнию
застегнул. Аккуратненько так к дому приезжаю, «Яву» на бордюр облокотил
глушителем, домой захожу – вода какая-то из него бежит… Я молнию так
расстегиваю, вываливаю это чудовище на пол. Ну, паук, мохнатый, вот как этот
стол в поперечнике, клешни во такие! И этот гад начинает ползти! Небыстро так,
но совершенно конкретно! Вы представляете, ведь если бы он по дороге меня
пощекотал – вот такими вот лапами, колючую проволоку перекусывает! – я бы точно
в первый же столб влупился!
– Роман, ну как ты можешь, пожалей мои нервные
клетки! – сквозь смех упрекнула его мама.
– Подождите, это еще не все! – Ромка вошел в азарт.
– Я думаю: как его приготовить. Поймал за лапу, взгромоздил кверху брюхом на
этот вот стол. Он лежит так, клешнями вяло так обмахивается, ну, снулый уже, но
живой. Думаю, ноги отламывать у живого существа – кощунственно как-то. А
целиком сварить – в тазик не влезает. И тоже кощунственно – живого варить. Я
думаю: надо ему наркоз. Нашел в буфете бутылку из-под коньяку, ну, бренди, «Плиска»,
по семь сорок, там на дне капельки болтались невылившиеся. А краб так челюстями
шевелит, у него их несколько, в разные стороны открываются вот так вот… Как
будто дышит. Вот он как рот открыл в очередной раз, так я ему туда коньячком –
кляп!
Аня готова была от смеха забраться под стол.
– Господи, Роман, оказывается что тут только
происходит, пока меня нет дома!.. – сквозь смех проговорила мама, вытирая
слезы.
Ромка продолжал:
– Вы себе не представляете, что тут началось! Это
чудовище спрыгнуло со стола! И, как мне показалось, стало бегать за мной по
комнате! Ну, понятно, это только показалось, но это потом понятно. «Большое
видится на расстоянии». А тогда мне на полном серьезе пришлось удирать. Я
смотрю – сам уже на этом столе сижу, а этот паучище вокруг по полу бегает!.. И
клешнями клацает. Громко. Жуть, скажу я вам!
– Он опьянел, и его пришлось везти в вытрезвитель? –
спросила Аня.
– На мотоцикле? – добавил дядя Коля.
– Нет, все гораздо прозаичнее, – вздохнул Ромка. –
Мы его вечером с ребятами съели. С пивом.
–
Живодеры, – сказала Аня.
– Ты,
между прочим, сейчас ешь салат с крабами.
– Но
это же консервы!
–
Слушай, а хочешь, я тебе покажу, где целая колония маленьких крабиков живет? Это
тут, возле Дикого пляжа, мы их ловили в школе, девчонок пугали. Пойдем, прямо
сейчас, да и купнемся заодно!
–
Роман! – у мамы от обалдения открылся рот. – Три часа ночи!
Вообще-то,
ничего ужасного он не сказал, просто не было принято в доме волновать маму.
После смерти папы она сильно сдала, и Ромка жалел ее, понимая, что корвалолом
пахнет в доме не для демонстрации, а по-настоящему. Мама скрывала от Ромки,
когда пила капли, но предательский запах выдавал ее. Если Ромка застревал в
общежитии у кого-нибудь или гулял с девочкой, то одиннадцать часов считалось
уже слишком волнительным для мамы (Роман, сынок, ты пойми, у нас портовый
город, а ты у меня один, я не переживу, если что-то случится!..).
– А
что такого? – сказал дядя Коля. – Дело молодое, полотенце только возьмите…
Пользуясь
моментом, Ромка вскочил и за руку потащил из кухни Анюту, выдернув на ходу из
ванной первое попавшееся полотенце.
На
улице Аня остановилась:
– Мне
надо домой зайти, я без купальника!..
У
Ромки от восторга зашлось сердце в предвкушении удивительных событий. Перед
мысленным взором в считанные миллисекунды пронеслись картинки – упругая грудь,
едва прикрытая ажурным девичьим лифчиком, беленькие, такие же ажурные, трусики.
Ромка гулко сглотнул. Но, совладав с собой, он
произнес «с глубоким видом знатока»:
– Да
ерунда! Смотри, темень какая! Я тоже не в плавках, ничего!
Вообще,
для человека, который вот уже семнадцать лет живет на берегу моря, да еще целый
год ходил в бассейн в пятом классе и умеет плавать чуть ли не как дельфин,
ночное купание на Диком пляже – событие не самое диковинное. Ну, пусть не в
четвертом часу ночи, ну, пусть пораньше, в девять, в десять, но все-таки в
темноте – это случалось тысячу раз.
Плотная, как чернила, вода залива маслянисто билась
в камешки пляжа. А вот насчет темноты Ромка конкретно (и совершенно
сознательно) как бы приврал. А Аня этого как бы не заметила. На самом деле над
черной, густо вздымающейся гладью воды торчала на небосводе круглая, без единой
неровности, луна – яркая, не нарушаемая ни единым облачком. По воде от нее к
берегу бежала ослепительная в ночи светящаяся дорожка.
На Диком пляже никого не было. Аня начала
раздеваться. У Ромки снова предательски забилось сердце.