(документальный
рассказ)
|
Досье «Дальтелефильма» Михаил Альбертович Масленников – сценарист, кинорежиссер, актер, член Союза
кинематографистов России. Родился в семье известного в Приморье режиссера
Альберта Евгеньевича Масленникова – основателя студии «Дальтелефильм». После
окончания Дальневосточного института искусств некоторое время работал на
студии «Дальтелефильм» в качестве ассистента режиссера, где 1986 году снял свой
первый документальный фильм «Диссертация
лесничего Катибы». Более подробную информацию о творчестве Михаила
Масленникова можно узнать на странице «Досье Дальтелефильма» данного сайта. |
Кривенький,
с косыми параллелограммами стекол, трамвайчик фуникулера ползет неспешно. В гулкой
станции на верхней площадке торчат из кафельной стены железнодорожные
буфера-амортизаторы, между ними виден вибрирующий трос, связывающий между собой
через лебедку два вагончика, желтый и зеленый. Когда один вагончик идет вниз,
другой идет вверх.
Еще рано,
никого нет из пассажиров, и в пустой станции летает эхо.
На
улице эффект пропадает.
Отсюда
открывается потрясающий вид. Даже пасмурным утром, когда на стеклах висят
капли, и рубашка влажная от тумана, накрывшего город – здесь красиво.
Город
лежал внизу. Выглядывали из тумана дома в густой зелени, торчал остроконечный
шпиль бывшей кирхи, и можно было даже различить ажурные флюгеры на башенках
ГУМа. Зато вагончик фуникулера, ушедший вниз, пропал из виду совсем, даже
нижняя станция не видна в белой дымке.
Узкая
бухта, рогом исполинской антилопы врезавшаяся в берег (потому и назвали
«Золотой Рог»), была едва видна. Сегодня она не была золотой, сегодня вода была
сизой и сливалась со рваным туманом, лежащим под ногами. Лишь торчали в
прогалинах туманного облака пришвартованные к невидимым причалам суда –
рыболовецкие сейнеры, траулеры, научные «НИРСы», «пассажиры» и военные корабли,
образуя замысловатое кружево из антенн, радаров, каких-то космических устройств
и просто мачт с убранными парусами.
– Мама,
папа, смотрите! – одиннадцатилетняя Лялька подпрыгивает на месте. – Это же
«Минск»!
– Где?
Покажи! – Анне шестнадцать, и ведет она себя более сдержанно. – Тот самый, да,
пап?
– Вон,
видишь, номер на борту «ноль сорок два», папа, ты же его снимал, правда, ты нам
его на видике показывал?
– Угу,
тот самый, – Роман кладет руку на мокрое от тумана плечо младшей дочери, и она,
смешливо взвизгнув, отбегает в сторону. Наваливается животом на парапет и
дрыгает ногами.
Оксана
тут же одергивает дочь:
– Ляля!
Свалишься, там же обрыв!
– Ой!
Смотрите, а мы где-то там жили, на той стороне, да?
– Не
там, – Анюта показывает в другую сторону, на почти невидимый берег, – а во-он
там, ты еще маленькая была, когда мы уехали из этого города. А вон та горка
называется, я знаю! Дунькин Пуп!
Она
как-то внезапно теряет свою респектабельность, и обе девчонки вприпрыжку
бросаются по улице вниз.
Да. Тот
самый.
Авианосец.
Отсюда даже можно разглядеть иллюминатор каюты, в которой он жил на протяжении
плавания (если по-военному говорить – похода). Прямоугольный иллюминатор
выходил на лётную палубу, и Роман поначалу никак не мог привыкнуть думать, что
смотрит он не вперед, а вбок по ходу корабля – пятьдесят метров ширины
взлетно-посадочной полосы, видимые в окошко с винтами-барашками по углам,
воспринимались так, словно ты смотришь вперед. Обман зрения.
Оксана взяла
Романа за руку и потянула от парапета:
– Пойдем
уже, муженек, девчонки вон убежали!
Роман стоял,
глядя в сизый туман утренней бухты.
– Ладно,
стой, сколько хочешь, мы пошли, – сказала Оксана и отправилась вниз по
тротуару.
Это была
первая работа Романа. Лет восемь назад. В восемьдесят шестом, кажется…
Первый
фильм. Тогда еще снимали на кинопленку.
Маленькая наша
съемочная группа – оператор Владик, только-только из ВГИКа, субтильный такой,
мальчишка совсем, звуковик Сашка, и я, такой же зеленый, весь из себя режиссер.
Господи, как же называлась-то картина?.. Да-да! «В дальнем походе»! Про
летчиков морской авиации… Владик, в поисках эффектного кадра, чуть не угодил
под колеса садящегося «яка» (вот, всегда думал, что на таких кораблях «сушки»
летают, а оказались «яки» тридцать восьмые), и его едва не побили – и механики,
и офицеры потом… У Сашки стартовыми ускорителями сдуло с палубы синхронный
магнитофон, дорогущий ужасно, но он упал на защитную сетку, и его удалось
достать в принципе целым…
М-да.
Роман
смотрел на исполинский корабль, казавшийся с высоты игрушечным.
Девчонки,
запыхавшиеся, топали обратно, вверх по крутому тротуару.
– Ну че ты
стоишь, пап?
«Минск»
«отваливал от стенки».
Рядом
толклись два – нет, три, даже четыре! – буксира, и авианосец постепенно
загородил собою, кажется, всю бухту: даже беленький пассажирский катер с
окошками остановился, опасаясь проходить так близко к почти нависающему над ним
форштевню крейсера.
– Утащат теперь. На иголки, – раздалось за
спиной.
Роман
оглянулся. Рядом стоял офицер. Нет, мичман. Молодой, в парадной форме,
пьяненький слегка, видимо, возвращался из гостей. По золотым «дубовым
листочкам» на козырьке фуражки Роман понял, что моряк этот – что называется,
«настоящий», не береговая служба какая-нибудь. Да, действительно – значок
«Океан», «За дальний поход», колодочка медалей – на болтающихся бортах
распахнутого кителя, под которым видна была мокрая кремовая рубашка.
– Ты о чем, мичман? – не понял Роман.
– Двести
семьдесят три и одна десятая метра, понимаешь, это – длина! В два раза длиннее
«Авроры»! Сорок три тысячи тонн! Тысяча триста человек – экипаж! Это же – экипаж,
а?
Роман
заметил, что застежка галстука у капитана-лейтенанта «неуставная». В форме
силуэта корабля.
Этого
корабля.
– Так ты – с него! – удивился он.
Мичман стоял неподвижно и хлопал глазами.
Опоздал он,
что ли, подумал Роман. Нет, наверное, проштрафился по пьяной лавочке, и списали
его. На берег. Это ж почетно – на такой штуке служить, в море ходить!.. А
списать с него – позор какой!
– Пап, мы с
Анькой на верхнюю площадку сбегаем, ага? – не дождавшись ответа, Лялька уже
мелькала пятками сандалий.
Оксана
скрылась из виду за поворотом крутой улицы.
А
мичман стоял, смотрел вниз, на корабль, и лицо его было все в мелких капельках
утреннего тумана, и некоторые из них скатывались вниз и висели на подбородке.
Роман
хотел сказать что-нибудь, но никак не мог подобрать слов: было видно, что у
человека драма, и говорить что-то было неуместно. А что говорить? «Что,
выгнали?» или «что, списали?» Или «ничего, брат, все будет в порядке!» Или – «а
я тоже на нем ходил!»
Мичман
заговорил сам.
– Ты
понимаешь, тридцатого июня одна тыща девятьсот девяносто третьего года – раз…
разоружен, исключен из состава Военно-Морского Флота… В прошлом году…
– За
что ж это тебя так? – вырвалось у Романа.
– …В
связи с передачей в ОФИ, – сказал мичман и замолчал.
Он
расстегнул на затылке защелку галстука и бросил его вперед. Галстук узлом вниз,
сломанный пополам, повис на «неуставной» булавке-прищепке.
Прибежали
девчонки с верхней видовой площадки. Стояли, пытаясь отдышаться. Туман
потихоньку расходился.
– Что такое
ОФИ? – спросил Роман, просто чтобы спросить.
– Не, а
классно тут, а? – с придыханием изрекла Ляля.
– …Для
демонтажа и реализации, – сказал мичман.
У
Романа шевельнулась нехорошая мысль.
И
прежде, чем мичман начал говорить следующую фразу, эта мысль окончательно сформировалась и полоснула как-то
ослепительно по сознанию. Хотя какое он имел, казалось бы, ко всему этому
отношение?
–
Тридцать первого августа одна ты… тыща девятьсот девяносто четвертого –
расформирован. Экипаж – ра-сфо-рми-рован! А его – на слом! Вот его, ты
посмотри, на него! – он уже не стеснялся слез, и они текли и текли. – Его! На
слом! На ме-та-ла-лом! Китайцам!!!
Туман
уже не застилал так низину возле бухты, и буксиры возле «Минска» были видны
отчетливо.
Даже со
снятым вооружением, без самолетов на летной палубе, без бело-черных шеренг
экипажа – он производил впечатление величественное.
Мичман
повернулся и, не говоря ни слова, побрел вверх по улице.
Роман
приобнял девчонок, и они, гулко шлепая вразнобой сандалетами, отправились по
этой же улице вниз, догонять маму.
К тому
дому, где жил когда-то папа.
Ноги
скользили внутри обуви, и большие пальцы, вылезая между ремешков сандалет,
цепляли по асфальту, потому что очень крутым был уклон.
Роман
оглянулся. Мичман шел, раскачиваясь, он двумя руками обхватил голову, а локти
развел широко в стороны, словно потягиваясь…
За все
время здесь не проехало ни одной машины.
Девчонки
щебетали непрерывно, дурачились, и Роман потихоньку ими любовался. Обе легкие,
прыгучие какие-то, они вызывали в нем сейчас чувство безотчетного восторга.
Надо
сказать, прогулка эта – таким ранним утром – была явлением не самым обыденным.
«Послезавтра уезжать, ты в командировке, ты всё снимаешь, а мы всё у бабушки да
у бабушки, в школу опоздали, а за две недели ни разу не искупались!». И Роман,
посадив в самолет съемочную группу с отснятой пленкой, клятвенно пообещал
девочкам, что при любой погоде обязательно пойдет с ними купаться. Прямо с
утра. Вместе с мамой Оксаной.
Улица,
шедшая круто под уклон, понемногу выравнивалась.
Здание
телевидения. Телерадиокомитет. Такой же в точности, как и восемь лет назад, что
ему сделается. Вон оттуда машины выезжают на съемки. Вон у того подъезда
останавливаются и поджидают ребят со съемочной техникой. Поодаль можно
разглядеть здание кинокомплекса – он назывался «Дальтелефильм», это была
студия, которую построил когда-то, еще в советские времена, отец Романа. То
есть, не построил, конечно буквально, но «пробил», что называется, ее статус в
Гостелерадио, организовал штат работников, «выбил» оборудование…
И умер
потом…
Стали
попадаться прохожие: пенсионного возраста физкультурник, заспанная тетка с
овчаркой; машина прошелестела мимо…
Туман
рассеивался, день обещал быть хорошим. В небе обозначились глубокие голубые
разрывы в низкой и ровной молочно-белой глади.
В одном
из разрывов прочертил след далекий неслышный самолет – мелькнул на секунду и
исчез.
Когда-то
так же точно по этой улице Роман шел домой с работы. И тоже увидел самолет.
После
съемок на «Минске» фильм он сложил довольно быстро. Материал был интересный, и
работа спорилась.
Строго
говоря, первой работой это назвать было бы несправедливо: Роман уже давно
подрабатывал на телевидении, делал очерки о трудной службе «на дальних точках» для
воинской редакции. И это было почти кино.
Но
«Дальний поход» – это уже настоящий фильм. Роман шел тогда домой из
«Дальтелефильма», счастливый после озвучания картины, он только что увидел ее
«во всех компонентах» – с музыкой, со словами, целиком, на большом экране
просмотрового зала.
Он шел
и улыбался, когда над головой мелькнула большая тень. Роман посмотрел вверх и
увидел, как над городскими крышами прошел «Як» тридцать восемь. Машина, скажем
прямо, не маленькая, и он сжался внутренне, ожидая услышать через секунду рев
двигателей.
Но
самолет прошел в полной тишине – и исчез за домами. Роман остановился. Но – так
ничего больше не услышал.
А
наутро на работе ему сказали, что двое ребят – из героев фильма – вчера
разбились. На «спарке». Как в песне прямо: «Однажды в полете мотор отказал».
Они
сумели «перетянуть» самолет через бухту и жилые массивы. Город даже не слышал
взрыва.
Девчонки
окончательно сошли с ума – словно им было не одиннадцать и шестнадцать, а пять
и восемь.
Залезли
под поливальную машину, которая зачем-то поливала и без того мокрую улицу.
Брызгались водой из колонки у тротуара и визжали. Носились как ненормальные.
Это при том, что утро выдалось промозглое и влажное, волосы слипались от
тумана.
Оксана
держалась за Романа и честно топала к пляжу.
Родной
город. Где ты не был тысячу лет. Каждый камень здесь напоминал что-то. Вот в
этом доме Колька жил, оператор. Талантливый парень, уехал потом. Говорят, в
Штаты.
А ведь
игрались в большое Кино! Но – как!
Во-первых,
видео тогда еще было только в варианте ПТС, то есть для записи нужно было
подгонять большой автобус, и все съемки передавались из этого автобуса
«тарелкой», установленной на его крыше, на телестудию, где стояли огромные
магнитофоны-шкафы под названием «Кадр».
Так что
съемки «на выезде» велись на кинопленке. Поэтому любая передача – это было
кино. Операторы (тоже все ребята молодые – ну кому из «мэтров» охота была ехать
за тридевять земель, шлепать по колена в грязи и снимать каких-то
артиллеристов), те парни, которые работали с Романом, сами горазды были в
физическом смысле слова лезть под танки. И лазили. Николая Роман просто
выдернул из-под БМП. Глядя в широкоугольный объектив (под названием «рыбий
глаз»), тот недооценил расстояние, ему казалось, что танк гораздо дальше, чем
на самом деле. Главное, он же еще и раскричался – что, мол толкаешься, такой
кадр испортил!
А Роман
на ватных ногах сел прямо, где стоял, и все не мог прикурить никак.
И на
вертолетах самых разных летали, и торчащего наружу оператора, того же Кольку,
приходилось держать за штаны… Вот техника безопасности где, да!
Роман
улыбался своим мыслям.