СНИМАЕТ «ДАЛЬТЕЛЕФИЛЬМ»

ФУГА БАХА ДЛЯ МАМЫ

Автор – Т.Смирнова

(газета «Красное знамя», №199, пятница, 29 августа 1980г.)

 

МАЛЕНЬКИЕ дети бесстраш­ны. Они приходят в военный музей, седлают хобот какой-нибудь мортиры, беспечно ле­зут руками  в ее  чугунную пасть. И никому из них дела нет, что прирученное, одомаш­ненное оружие это могло ког­да-то убивать. А потому — да здравствуют музейные мортиры и да здравствуют бесстраш­ные дети...

Кто-то  похожий на них — хотя бы на ту девочку в крас­ном берете или на того крепы­ша, что, западая набок,   уп­рямо опробует первые шаги, — вполне мог быть его ребенком. А его мать, Мария Захаровна, вполне могла быть бабушкой. Но ни он не стал отцом (хотя очень любил ребятишек), ни Мария Захаровна — бабушкой.

В фильме вообще нет живо­го, смеющегося лица Коли. Но все, что живет на экране, — о нем. Вот в кадрах — крупным и общим планом — молодые новобранцы. Стриженные на­голо, в не обмятых еще шинелях, они приплясывают на мо­розном плацу, бегут по коман­де строем, проползают полосу препятствий, крутят «солнце» на турнике. И это все — о нем.

На экране — будни границы. Белые версты снегов,   пешие версты дозора. Белый маскха­лат и собачий поводок в не­меющей от напряжения руке.  Едва переступил порог теплой казармы, как сон валит с ног, но тут же, словно трассирую­щая пуля во тьме, алая вспыш­ка сирены. «Застава, в ружье'» И грохот каблуков в мгновение ока, и снова версты, и лихора­дочно работающий мозг... Все это — тоже о нем.

«Здравствуй, мама!» — так назвал свой фильм о погранич­нике Николае   Петрове Олег Канищев. Его герой — рядовой, с рядовой же фамилией рус­ский солдат — пал   смертью храбрых 2 марта 1964 года на льду реки Уссури. Он пал, но его посмертное «здравствуй!» оказывается неожиданно теп­лым, обнадеживающим и нужным нам, живущим.

Почему? Наверное, потому, что не фильм-некролог, не кад­ры-воспоминания предстают с экрана, а взволнованный диа­лог с современником.

Режиссер Олег Канищев в емкос­ти получасового кинодокумен­та, кроме грубого, зримого, а значит, и «скоропортящегося» факта, смог заложить мысли о вечном и непреходящем — о Родине, о долге, о любви.

. Лишь три с небольшим ме­сяца прослужил Николай Пет­ров на границе. Но встретил смерть у острова Даманский как бывалый солдат, не обора­чиваясь, не отводя объектива кинокамеры от надвигавшёйся на него цепи китайских прово­каторов (пойманные им в кадр мгновения трагедии   обошли потом полосы многих газет). Так кто же он, каким он парнем был, кто вспоил-вскормил в нем готовность к бессмертию, и почему он дорог нам сегодня, этот молоденький, лишь три с небольшим месяца прослуживший солдат?

Эти вопросы мучают   нас, зрителей, как, видимо, мучили (ибо глагол «занимали» здесь не годится вовсе) и режиссера в момент поиска. Каждый кадр кинорассказа Олега Канищева окрашен чувством таким лич­ным, какое возможно,   когда речь идет об очень дорогом. В Коле Петрове автор видел, воз­можно, не только солдата Ро­дины, но еще и юного своего коллегу — человека с кинока­мерой.

Итак, кто же он, каким он парнем    был, кто   вспоил-вскормил?.. Поиск привел ре­жиссера к главному ответу, к главному истоку — Маме. Это она вскормила. Она вывела в мир людей, друзей,   книжек, добрых дел. Она   снарядила солдата в бессмертие.

Образ матери и стал для ав­тора фильма связующим зве­ном между героем, ушедшим от нас 11 лет назад, и днем ны­нешним — тем «теплым, стри­женым   народом»,   который властвует на экране Канищева, теми зрителями, что фильм этот смотрят. Образ   матери задал и стилистику фильму: я бы назвала ее аскетично-страстной.

Вот солдаты в дозоре, солда­ты  изучают «материальную часть», пишут письма родным, спят в казарме, Все по уставу, все жестко регламентировано — и заправка кровати, и пор­тянка в сапоге, даже глаза из- под серых солдатских шапок, и те глядят, будто по ранжиру. Но вот параллельно этой стан­дартизованной, отлаженной до четкости механизма мужской жизни звучат глуховатые,   с чуть заметным оканьем слова: «Коля, служи, не забывай, что за твоими плечами мы, наш за­вод...», а затем появляется на экране стареющие женское ли­цо, как тотчас   разрушается стереотип массы и в каждом солдате мы видим уже чьего-то единственного, неповторимого сына.   Видим Колю Петрова одиннадцать лет назад...

Одно, другое, третье — чи­тает Мария Захаровна сыновья письма. Сидят на экране очень прямо, ни на минуту не рас­слабляясь, не мигая, и читает, читает... Слова  матери просты до обыденного, временами да­же жестоко просты:   «Мне жаль, что Коля не вернулся...» (на первом просмотре эта фра­за задела чье-то эстетическое чувство: надо же, мол, траге­дия такая, а у матери на языке «жаль, что не вернулся!»). Но, наверное, только так прозаи­чески просто и может выска­заться настоящее горе, только так не расслабленно оно и мо­жет жить. Не в этом ли и сила «Василия Теркина», где от прос­того до великого даже не шаг, где простое и есть великое? Строгая поэтика документалиста Канищева противится всякой красивости, форсированию жеста и звука.

Ему важно было высказать душу сына через душу матери. И мы, захваченные страстью материнского рассказа, узнаем, перебиваясь в скудные послевоенные годы с хлеба на квас, она все же никогда не держала сына на суррогате внимания и любви. Нам дорого узнать купленный невесть как, по случаю, букварь, с которым, обнявшись, спал ее трехлетний сын Колька, про велосипед, на который откладывалась каждая с трудом сбереженная копейка, про новую, с мороза принесенную гармошку, растянув меха которой мальчишка разревелся горько от сознания  своей неумелости

Олег Канищев в новой своей работе предстает одновременно и режиссеров и сценаристом, безусловно, обеспечило органику содержания и формы, слова и изображения. Рассказом матери автор исподволь, не нажимая и не морализируя, бередит и наши души. Как- то шестилетний, но уже мастеровитый Колька натаскал в кладовку чурочек, а мать любящая и добрая, сказала вдруг: «Ты взял их без спроса, значит, украл, - отнеси назад все до единой…». Или: парнишка вырос изобретательным, работящим, и со всей округи люди тянулись к нему — кто прием­ник починять, кто утюг, кто на память «щелкнуть» из фото­аппарата, а мать меж делом на­мекала «Тебя просят — значит, доверяют,  за доверие платы не берут, не бери и ты ни ко­пеечки » Каждая ли сегодня­шняя мать в своей безоглядной любви, в стремлении от щед­рот своих дать сыну все:   и «стерео», и «видео», и «фир­менное» тряпье, — способна стать тем, чем стала для Николая Петрова Мария Захаровна? Из каждого ли «клевого» се­годняшнего мальчика   может вырасти Коля Петров?

Да, мать хорошо снарядила сына в бессмертие. Он вырос оптимистом. Вся изобразитель­ная поэзия фильма:   роскошь уссурийской   таежной осени, белизна снегов с трогательны­ми крестиками птичьего следа, мишура новогодней елки   на заставе, — звучит   в унисон настроению Колиных писем:

«Здоров, как бык  по утрам занимаюсь зарядкой, уплетаю по две порции» «Сегодня по­лучил две пятерки за стрельбу, хотя здесь оценки достаются труднее, чем на гражданке ». «Дорогая мамочка, я как ком­сорг заставы включен в комис­сию по организация новогоднего вечера. Постараемся провес­ти его как можно   веселее. Получил парадное обмундирование и кинокамеру «Красно­горск». Буду снимать! Я совершенно сам не свой!».

Он был всеумелый оптимист. От кадра к кадру акции этой неповторимой    человеческой жизни растут. Имел три специ­альности на заводе... Был гар­монист, фотограф,   мотоцик­лист, кинооператор. Мог спля­сать, выйти на елку Дедом Мо­розом, провести комсомольское собрание... Любил людей, дет­вору, маму... И как кульмина­ция — строки, за день до смер­ти, написанные Марии Захаров­не: «Ты сообщаешь, что ребята достали светофильтр. Это здо­рово! Приеду из армии, возь­мусь за все с новыми силами. И ты посмотришь: будет   и электроорган. И ты еще Баха услышишь в моем   исполне­нии…. ».

Он не успел сыграть  Баха для мамы. Но весь фильм, все его содержание, страстная его полифония говорят: как вели­колепно состоялся этот парень для жизни и для подвига.

Он не успел стать  отцом,  продолжить род Петровых — у матери он был единственным сыном. Он не успел даже об­новить парадную   форму — фуражка с зеленым околышем, что хранится сегодня у мамы, — не его: ее подарил на па­мять Марии Захаровне Колин друг по заставе. Он многого не успел взять от   радостей жизни. Но мы твердо  знаем: если границу (да только   ли границу?) будут держать та­кие, как Коля, если плоть на­шего бытия будет составлена из такого человеческого мате­риала, если подобные матери будут стоять у наших истоков — то жизнь прекрасна, и в ней всегда останется место и Баху, и любви, и маленьким бесстраш­ным детям, которые прируча­ют для музеев самое грозное оружие...

Т. СМИРНОВА.

 

 

 

 

 

 

-